И Бертольд Брехт, который прославлял войну, попал туда санитаром и написал «Легенду о мертвом солдате». И трижды раненный, с обезображенным от разрыва снаряда лицом Эрнст Рем, ставший руководителем СА. И служивший наводчиком в артиллерии Эрнст Тельман, ставший лидером Коммунистической партии Германии. И молодой коммунист Жак Дорио, закончивший жизнь убежденным нацистом. И рейхсляйтер Роберт Лей, и комендант Освенциума Рудольф Гесс, и Юлиус Эвола. И Хемингуэй, и Фриц Ланг, и Ремарк. Все те, кто определил облик двадцатого века – они все там были (и даже те, кто не был, все равно был вовлечен эмоционально). Одно поколение в одних окопах, с одними и теми же вводными, только с разными результатами. Все оттуда - гуманисты, коммунисты, фашисты и нацисты. Философы, поэты и живодеры. Герои и чудовища. Те, кто стали людьми войны, желающими реванша, и те, кто ее навечно возненавидел. И все так и не вернулись с фронта, даже если их физические оболочки доковыляли по итогам до дома.
Война и была естественным состоянием мира на протяжении веков – стран со странами, элит с низами, всех со всеми. Просто во время Первой мировой человечество столкнулось с чем-то новым. Оружие все больше переставало быть продолжением руки, повысилась его эффективность, вместе с уровнем абстрагирования. Когда-то считалось, что война, в которой у обеих сторон есть пулеметы, не может длиться долго, ибо все быстро ужаснутся потерям и пойдут на замирение – ага, прямо щаз! Психиатры того времени столкнулись с тем, что эта война явно обладала более психотравмирующими свойствами, чем прежние. Тот, кто шел на фронт вместе со всем мужским населением родного городка, сидел с ними неделями под артиллерийскими канонадами, а потом выживал после того, как всего одна атака превратила в мясо все окружающее, уже был не совсем человеком. Только это как-то не мешало. Но визитной карточкой Первой Мировой стали даже не пулеметы, артиллерия или танки, а газ. Тогдашние противогазы были малоэффективны (умереть от газовой атаки можно было и в противогазе), а напоминали скорее отчаянную попытку совершать осмысленный жест в бессмысленных условиях, прежде чем погибнуть смертью насекомого, когда не важно, герой ты или вошь, все одно – ты никто.
Французский санитар демонстрирует труп немецкого солдата, так в противогазе от газовой атаки и умершего.
Воля тех, кто победил во Второй мировой худо-бедно обеспечивала щит от тех, кто считал по-другому, мешала им открыто выражать свои людоедские взгляды. Чтобы ни одна мразь не посмела относится к людям, как раньше. Этой брони хватило надолго – по крайней мере, в СССР, странах Европы и США. Все как-то забыли, что в странах Латинской Америки нет страны, где не было своей хунты с собственным фюрером. О правых диктаторских режимах в Азии, о купающей в роскоши элите на Востоке и в Африке, и нищем населении этих стран. Вы еще об этом вспомните. Праздник все больше «со слезами на глазах». Броня почти уже совсем истончилась, когда-то задавленное зло все больше поднимает голову и мир откатывается к состоянию начала прошлого века – тому, которое бы понравилось Гитлеру, но не понравилось тем, кто шел в первых рядах в атаку во время войны с ним. У каждого все больше шансов почувствовать себя мухой в струе диклофоса или простым солдатом во время газовой атаке при Ипре – что он один, нет никакой страны, никакой партии, никакой силы, которой он нужен, и вообще, если сказать честно, то он скорее всем мешает. Не буквально, конечно, но как-то так.
ЗЫ Деду и бабке спасибо за то, что они были.
Journal information