Кино начинается сценами забастовки и нарастающим сигналом гудка – звук недавно пришел в кино. Маленький провинциальный город на окраине, над которым уже нависла атмосфера катастрофы. Как смерч по городу проносится новость, что объявили войну. Забастовка забыта, те, кто только что протестовал против буржуев, становится подбадриваемый этими буржуями под ружье. У сапожника на фронт уходят два сына – старший по призыву, а другой молодой дурачок добровольно. Старик, отец взрослой дочери, который только что играл в шашки с соседом-немцем Робертом Карловичем, внезапно ссорится с ним насмерть. «Шапками вас закидаем, шапками». В городке появляются пленные немцы, страстно ненавидимые патриотически настроенными гражданами. Люди, которым еще недавно все было до фонаря, начинают интересоваться политикой и сводками с фронта. Всем, кроме дочери старика – Маньки. У Маньки любовь к немецкому военнопленному Мюллеру.
La grande illusion (1937)
Но все-таки это не совсем «Великая иллюзия». Кроме той же морали (помните, как там француз простой солдат-военнопленный Первой мировой тоже влюбляется в немку?), основная линия ВИ все-таки посвящена дуэле-дружбе двух аристократов по разные стороны фронта. Тоже тема общности, но общности представителей высшего сословия. У Ренуара много симпатий к джентльменству на фронте, к благородству последних рыцарей, которые гибнут на неблагородной войне в неблагородные времена. Последнее эхо тех лет, когда мир казался огромным, деревья большими, войны имели человеческие лица, а не танковые дула и газовые атаки, а благородство еще что-то значило. Хотя, скорее всего, это тоже иллюзия и таких времен никогда не было.
У Барнета военная романтика отсутствует и в помине – скорее сатира на оную (впрочем, сатирил и Ренуар). А мир изначально небольшой, камерный, провинциальный. Мир маленьких людей – немного забавный, но печальный одновременно. Меняются режимы и портреты – с Николая Второго на Керенского, движутся масс, но в отличии от многих фильмов того времени, акцент всегда на маленьких негероических людях (они у Барнета получаются, кажется, лучше, чем титаны). Лучшие сцены непосредственно связанные с фронтом - когда Николай (сын сапожника, а не Второй, естественно) втыкает штык в землю, братание армий и расстрел персонажа. Кадры с наступлениями смонтированы со сценами ремонта обуви, гул цеха разросшегося в большое предприятие благодаря военным заказам все нарастает. В финале, как положено в классово верном совэтском фильме, массы сливаются в море. Но для автора слезы Маньки или причитания мужика «Вставай, Коля, Колечка...» - это уже море. Даже не море, а целый океан.
Journal information