Это жутковатая мифология, которая включает в себя и холодный карцер, где чтобы не окоченеть одной морозной ночью спят клубком, и стрельбу по живым людям из маузера, но если по ряду обстоятельств кто-то воспринимает эту книгу как произведение об ужасной жизни в совке и ватниках-псоглавцах, то это скорее его проблема (и эта проблема гораздо серьезней, чем кажется на первый взгляд). Никакой злобы по отношению к истории нет и помине. Напротив – осознанно выбранная традиция, ощущение причастности и вера. Там вполне нормальные люди, пытающиеся существовать в нормальном, но крайне свободолюбивом, не подчиняющимся никому пространстве, которое в любой момент может вздрогнуть, обернутся чем-то страшным и разверзнутся под ногами. Кремль, официальная государственная идеология, все наносное и человеческое с того края кажутся чем-то даже позитивным, уменьшающим тамошнюю энтропию, но слишком далеким – гораздо более далеким, чем непонятный и непостижимый Бог.
Чтобы наиболее безболезненно в таком хронотопе-западне пребывать и не быть исторгнутым, как чужеродный организм, надо врасти в это пространство. Вот главный герой и врастает. Для этого оказывается надо не так уж много - нечего не бояться, чего-то делать и немного фарта. Так он зарабатывает и авторитет, и опыт, влюбляет в себя местную красавицу, заводит почти родственные отношения с тамошним Кощеем и даже нащупывает некую основополагающую особенность отечественного сознания, в соответствии с которой наш человек даже самого лютого врага держит за «своего». Ибо понятно, что и заключенные, и конвойные, и тюремное начальство, в целом и общем одним миром мазаны.
Но инфернальное пространство в который раз дает сбои, постоянно обрушивая более-менее налаженный тюремный быт и заставляя героя раз за разом заниматься ревизией своего бытия и задаватся онотологическими вопросами. Мол, «ну теперь то, когда тебе не на что опереться, то что ты будешь делать?». Барахтаясь в ужасе бытия человек честней и осознанней, а потому свободней, и привычка к своей обреченности рождает тот особый вид стоицизма, которому и посвящено повествование. Для объяснения его сути можно обратиться к средневековым философами – они представляли бытие в виде пирамиды, где наверху сидит всемогущий и всезнающий Бог, а под ним весь тварный мир с лесами, реками, звездами, людьми, животными и гадами. Есть еще небытие – изнанка бытия, антипространство, предшествовавшее началу этого мира. Человек бунтует против сущего, во всяком поступке утверждает свою волю и, кажется, вся история человечества наводит на мысль о том, что основанием для свободы является отрицание определенности и заведенного порядка. Только за разрушением всегда следует созидание новых миров. Удивительный в своей завершенности рисунок на песке.
Journal information